Санкции часто отличаются ярко выраженной произвольностью. Многие из этих положений позволяют государствам в одностороннем порядке определять, что является нарушением, и давать соответствующую правовую квалификацию. При этом нередко обходятся устоявшиеся судебные механизмы. Например, Европейский суд по правам человека вынес множество решений против России, особенно в связи с украинским конфликтом, и в большинстве случаев они остаются неисполненными.

Обоснование введения санкций часто бывает расплывчатым, особенно в том, что касается связи между объектами санкций и политикой России. Это позволяет произвольно вводить, продлевать или отменять санкции, зачастую не подконтрольные судебному или законодательному надзору.

Отсутствие прозрачных критериев введения или отмены санкций порождает непредсказуемость для тех, кто может быть подвергнут таким мерам, а также неопределенность в отношении ожиданий международного сообщества. Кроме того, применение таких санкций часто не имеет должной координации.

Санкционный ландшафт часто непреднамеренно дает преимущества субъектам, которые даже не являются участниками санкционного режима.

С течением времени последствия санкций могут меняться непредсказуемым образом. Например, замораживание активов, задуманное как временная мера, может превратиться в фактическую экспроприацию.

Масштабы и объем этих мер часто вызывают вопросы этического характера, особенно в области прав человека и собственности.

На фоне классической правовой системы, функционирующей преимущественно в рамках судебного разбирательства, процесс принятия политических решений, связанных с санкциями, гораздо более произволен. Санкции фактически выступают как форма квазиуголовной ответственности вне процессуальных норм. Более того, в рамках Европейского союза влияние отдельных государств вызывает опасения по поводу исключений и приоритетов в санкционной политике.

Несмотря на то, что многие государства выступают за введение санкций, они сдержанно относятся к инициативам, направленным на привлечение российских и белорусских официальных лиц к ответственности за военную агрессию. Это создает парадоксальный пробел в системе ответственности, перенося ее фокус с главных фигурантов на второстепенных. При том, что в сфере международного права принята иная логика: за преступления, связанные с агрессией, к ответственности могут привлекаться лица, имеющие значительное влияние в государстве. Это несоответствие еще более усугубляется непоследовательной позицией разных стран в отношении международного уголовного правосудия.

Вся эта совокупность противоречий и проблем подрывает доверие к международным институтам и нормам, снижая тем самым эффективность санкций, а также легко используется российской пропагандой, которая представляет их как неэффективный инструмент геополитической стратегии, направленной исключительно на сдерживание России, ее якобы справедливых амбиций и растущей мощи.

Из России ушли в основном те компании, чья основная деятельность попала под санкции. Это авиакомпании, курьерские службы, платежные системы, технологические гиганты, консалтинговые компании, а также компании, занимающиеся геологией и добычей природных ресурсов. Компании сферы услуг, почувствовав потенциальный ущерб своей международной репутации, также приняли решение о выходе. Среди известных представителей сферы общественного питания можно отметить McDonald's, Starbucks, KFC, PizzaHut⁸⁴. Практически все всемирно известные гостиничные бренды, такие как Marriott, Hilton, Hyatt, IHG, Accor, Rixos, Mercure и другие, также покинули Россию⁸⁵. Кроме того, ушли несколько крупных европейских и американских банковских учреждений, включая Deutsche Bank, Société Générale, Citi и HSBC, а также корпоративные банковские подразделения Mercedes-Benz и Volkswagen, которые изначально были созданы в России для содействия финансированию продаж автомобилей⁸⁶.

Среди тех, кто решил остаться в России, можно выделить две основные категории. К первой относятся компании, имеющие значительные стратегические пакеты акций в стране или значимую историю предшествующих инвестиций. Например, компания BP, которая участвует в проекте "Роснефти". Несмотря на неоднократные заявления о намерении избавиться от активов, BP продолжает активно работать в России⁸⁷. Как и Total Energies, направившая значительные средства в СПГ-компании. Несмотря на то, что компания официально отозвала своих представителей из управляющих комитетов совместных проектов и признала убытки по инвестициям "Новатэка"⁸⁸, ее деятельность в России продолжается. Другим показательным примером является Райффайзенбанк, который, являясь ведущим западным банком в России, обеспечивает половину чистой прибыли всей группы Райффайзен⁸⁹.

Другая группа включает в себя компании, открывшие для себя новые возможности после полного или частичного ухода конкурентов. Например, если IKEA приняла решение уйти из России, то ее конкуренты - немецкая Metro и французская Auchan - предпочли остаться. Сохранили свое присутствие в России и множество компаний, специализирующихся на производстве продуктов питания (например, BAT и Japan Tobacco, Hochland, Mondelez, Mars) и фармацевтических препаратов (например, Procter & Gamble, Pfizer, Bayer)⁹⁰. По всей видимости, это связано с тем, что дистрибуция их товаров остается практически не затронутой санкциями. Есть веские свидетельства того, что даже такие всемирно известные бренды, как McDonald's, передавая свои предприятия российским бизнесменам, включали в договор положение, сохраняющее за ними право выкупа активов⁹¹. На случай, если конфликт сойдет на нет, а антироссийские санкции будут отменены в обозримом будущем.

Вопрос о персональных санкциях часто становится наиболее публичным и обсуждаемым аспектом санкционного режима, он нередко оказывается в центре юридических споров, журналистского внимания и лоббистских усилий. Эти санкции могут применяться различными сторонами не только в политических целях, но и, например, для урегулирования внутренних экономических споров или борьбы с политической оппозицией.


Именно в этом контексте авторы настоящего доклада хотели бы подчеркнуть, что прозрачная, законная и логически последовательная санкционная политика, скорее всего, будет более эффективной в противодействии агрессивному поведению, чем широкомасштабные подходы, не имеющие четкого обоснования и плохо понятные затронутым сообществам - включая население России. Конкретные примеры, приведенные в этом разделе, не означают одобрения или критики того или иного решения по санкциям. Они скорее служат иллюстрацией сложностей, несоответствий или аномалий, часто присущих реализации персональных санкций.

Таким образом, хотя санкции, направленные на конкретные виды деятельности, могут быть эффективными, применение персональных санкций вызывает ряд юридических и этических вопросов. Прежде всего, персональные санкции часто нарушают принцип неретроактивности - краеугольный камень правосудия, запрещающий применять карательные меры за действия, совершенные до принятия закона, который признал их незаконными.

Например, много вопросов вызывают санкции, введенные против российских олигархов за участие во встрече с президентом Путиным 24 февраля 2022 года. Санкции против этих лиц были введены потому, что само их присутствие было истолковано как поддержка действий, подрывающих территориальную целостность и суверенитет Украины¹¹⁰. Однако такая трактовка ретроактивно криминализирует действия, которые не были признаны правонарушениями до объявления санкций в период с 9 марта¹¹¹ по 8 апреля 2022 года - такие, как встреча с Президентом или статус состоятельного бизнесмена.

Подобный подход подрывает правовые принципы, которые в идеале должны лежать в основе применения санкций, и чреват снижением доверия и эффективности.

Практика применения персональных санкций, направленных на широкие группы (такие, как "список Путина", составленный OFAC в 2018 году и включающий всех 97 российских миллиардеров¹¹² из списка Forbes), бросает вызов принципу индивидуальной ответственности, являющемуся краеугольным камнем западных правовых систем. Подобная массовая категоризация переходит в коллективное наказание - тактику, имеющую сомнительную этическую и правовую основу.

Сравнение этой тактики с такими историческими примерами, как преследование евреев в нацистской Германии или "классовая борьба" времен коммунистов в СССР, подчеркивает серьезные этические и идеологические проблемы, заложенные в подобных подходах. Хотя это и крайние примеры, но суть их в том, что набрасывание широких сетей наказания по признаку групповой принадлежности противоречит принципам индивидуальной справедливости и открывает возможности для злоупотреблений и судебных ошибок¹¹³.

Более того, санкции, направленные на членов семей тех, кто уже подвергся санкциям, вызывают еще больше вопросов этического характера. Такие санкции могут быть восприняты как "вина по ассоциации", что в корне противоречит идее индивидуальной ответственности и надлежащей правовой процедуры. Таким образом, использование персональных санкций, особенно если они применяются к группам или распространяются на членов семей, не только рискует подорвать западные принципы справедливости, но и ставит под сомнение легитимность и эффективность санкций как инструмента политики.

Универсальный подход, применяемый в рамках действующего режима санкций, действительно представляется ошибочным. Отношение ко всем лицам, попавшим под санкции, как к одинаково виновным, примитивизирует правосудие. Широкомасштабный подход, при котором генералы, непосредственно участвующие в конфликтах, подвергаются тем же ограничениям, что и бизнесмены, не имеющие такого участия, не отвечает принципу, согласно которому наказание должно быть соразмерно совершенному преступлению. Диверсифицированный подход к персональным санкциям, учитывающий роль и участие каждого конкретного лица, будет не только более справедливым, но и потенциально более эффективным в достижении поставленных целей.

Кроме того, остаются неясными цели применения персональных санкций, что еще больше снижает их эффективность и этическую значимость. В традиционном праве санкции или наказания имеют четко определенную цель, будь то сдерживание, возмездие или реабилитация. В то время как персональные санкции, похоже, преследуют цель неясную - может быть, повлиять на поведение всего элитного класса, а не только отдельных лиц. Такую стратегию можно сравнить с захватом заложников, когда судьба одного или нескольких человек используется в качестве рычага воздействия на большую группу.

Более того, изменение терминологии с "олигарха" на "влиятельного российского бизнесмена¹¹⁴" говорит о том, что власти признают особую значимость этих людей. Судя по всему, идея заключается в том, чтобы оказать давление на этих важных персон в надежде повлиять на более широкую политическую и экономическую политику. Однако такая стратегия чревата непредвиденными последствиями, в том числе ужесточением отношения к западной политике и институтам.

Таким образом, существующая практика применения санкций вызывает множество вопросов, связанных с соразмерностью, этичностью и неопределенностью целей. Для того, чтобы санкции были полезным и справедливым инструментом, эти вопросы должны быть тщательно рассмотрены и решены.

Анализ показывает, что санкции, направленные против отдельных лиц, за исключением лидеров стран-агрессоров, представляют собой внесудебные действия, инициируемые исполнительной властью отдельных государств. Зачастую эти действия осуществляются с целью повлиять на политический курс страны-мишени. Примечательно, что критерии выбора лиц для введения санкций не всегда связаны с их конкретными действиями или поступками, а скорее с их предполагаемой способностью повлиять на власть в стране.

Такие внесудебные меры представляют собой серьезную проблему для правового общества. Напротив, уголовное преследование лиц, причастных к совершению конкретных международных преступлений, в том числе преступлений агрессии, зачастую оказывается более справедливым и эффективным. Проводимое даже заочно, оно поддерживают принципы индивидуальной ответственности и соразмерности наказания.

Возможно, целесообразно рассмотреть исторические прецеденты, созданные международными трибуналами, начиная с Нюрнбергского и Токийского процессов и заканчивая современными делами в международных судах. Эти прецеденты свидетельствуют о том, что более тонкие подходы, такие как формализованное судебное разбирательство, могут привести к оправданию лиц, непосредственно не причастных к преступлениям - при эффективном наказании тех, кто причастен. Поэтому политикам целесообразно изучить эффективность и этические последствия санкций в сравнении с установленными судебными процедурами.

Эта тема заслуживает отдельного внимания, поскольку высвечивает критический недостаток санкционной политики, имеющий значительные практические последствия. В 2014 году западные страны ввели санкции в отношении примерно 150 российских лиц за их роль в аннексии Крыма и конфликте в Донбассе¹¹⁵. Примечательно, что эти меры были весьма избирательны и касались в основном чиновников и военнослужащих, непосредственно участвовавших в конфликте, а также ограниченного числа бизнесменов, задействованных в проектах на оккупированных территориях (например, Бориса и Аркадия Ротенбергов¹¹⁶).

В этот период избирательный характер мер воздействия привел к тому, что представители российской элиты стали искать способы их обхода, в результате чего санкции стали фактором сдерживания. Этот контекст, сегодня уже исторический, может стать ценным подспорьем для политиков при уточнении критериев и масштабов санкций с целью повышения их эффективности и точности.

Начиная с 2022 года санкции, введенные в отношении российских юридических и физических лиц, значительно расширились по масштабам и охватывают различные группы, включая примерно 40 военачальников, 180 чиновников, 700 выборных должностных лиц (таких как депутаты и сенаторы), 420 руководителей предприятий и 75 функционеров, занимающихся научной, медийной и пропагандистской деятельностью¹¹⁷. Все это - ключевые фигуры нынешней российской администрации. Подвергаясь единым санкциям, эти разрозненные группы обретают мощный стимул для консолидации вокруг руководства страны, и это можно было предвидеть¹¹⁸.

Санкции часто усиливаются после значимых событий, таких как новые зафиксированные военные преступления или политические преследования оппозиционеров. Такое усиление санкций, как правило, отражается разом на всех целевых группах, независимо от их реального участия в конкретных событиях. В последнее время санкции распространяются и на такие организации, как Валдайский клуб или Высшая школа экономики¹¹⁹, с которыми в той или иной степени связаны тысячи людей. Обсуждение их попустительства или бездействия, так или иначе позволившего Путину начать войну, безусловно, правомерно, но вопрос о том, должны ли они подвергаться тем же санкциям или ограничениям, что и другие категории лиц, вызывает сомнения.

Таким образом, столь широкомасштабная санкционная политика чревата множеством совсем не тех последствий, которые предполагались - например, консолидация власти - и, возможно, следует применять более тонкий подход.

В докладе "Золото Москвы: Российская коррупция в Великобритании", подготовленном Палатой общин Великобритании, прямо говорится: "...Вы должны смотреть на российских олигархов как на класс. Какими бы разными они вам ни казались - один владеет футбольным клубом, другой пожертвовал деньги Оксфорду на школу управления, третий шесть лет просидел в российской тюрьме при коммунизме, третий был государственным служащим - всех их объединяет очень многое. Их можно измерить одним и тем же мерилом...".

Одновременно можно видеть случаи необъяснимой избирательности при введении санкций против российских политиков, общественных деятелей и бизнесменов. Для всестороннего анализа потребуется отдельный доклад, однако приведем несколько примеров.

Михаил Прохоров - бизнесмен, который когда-то был самым богатым в России. Долгое время он владел ключевыми российскими предприятиями и активно участвовал в легитимации возвращения Владимира Путина в Кремль - баллотировался на пост президента в 2012 году при поддержке кремлевской администрации и советников из команды Сергея Кириенко. Из этого соучастия он сделал выводы и с 2014 года распродал свои активы в России, покинул все государственные и официальные посты, встретил 2022 год за рубежом, не поддержав российскую агрессию ни единым действием или словом.

По мнению некоторых авторов доклада, это уже достаточный минимум для того, чтобы избежать санкций, что и произошло в случае с Прохоровым, который не был включен ни в один санкционный список. Однако это было не так в десятках других подобных случаев. Фархад Ахмедов, например, избавился от своих основных российских активов примерно десятью годами раньше и в основном проживает в Азербайджане, однако оказался в санкционных списках ЕС и Великобритании. Ахмедов был исключен из этих списков только недавно¹²⁰ в результате длительной судебной тяжбы с европейскими властями.

В санкционные списки попал Олег Тиньков, который публично осудил российскую агрессию в Украине и понес значительные финансовые потери - он был вынужден за бесценок продать свой банк, когда-то второй по рыночной капитализации в России¹²¹.

С другой стороны, известны случаи, когда лица, которых можно было бы с полным основанием считать сторонниками режима, либо не попадали под санкции, либо успешно от них избавлялись. Например, Григорий Березкин, с которого недавно были сняты все санкции - несмотря на то, что он владеет несколькими крупными российскими СМИ, известными своей пропагандистской деятельностью, например, газетой "Комсомольская правда".

Коллега Березкина, владелец ИД "Коммерсантъ" Алишер Усманов находится под санкциями, а Юрий Мильнер, вложивший деньги Усманова в американские технологические активы, является уважаемой фигурой в Силиконовой долине и учредителем премии Breakthrough Prize, которую не стесняются принимать ведущие западные ученые. Мильнер также известен как соучредитель Mail.ru и "ВКонтакте" - крупных российских интернет-компаний, занимающихся социальными сетями и СМИ, которые постепенно перешли под неофициальный контроль и цензуру государства. В то же время Аркадий Волож, основатель "Яндекса" (главного конкурента вышеперечисленных компаний), много лет назад переехавший из России в Израиль, осудивший военную агрессию, до сих пор остается под санкциями.

Другой пример - огульные и, на наш взгляд, неточные обобщения, которые можно встретить в докладе Палаты общин (см. выше). На самом деле реальное положение лиц, на которых намекает автор или авторы доклада, различно: Роман Абрамович попал под санкции и был вынужден продать принадлежавший ему футбольный клуб в убыток, а Леонард Блаватник продолжает видеть свое имя не только на одном из оксфордских колледжей, но и на здании музея Тейт. Его санкции не коснулись.

Даже эти примеры свидетельствуют о явной непоследовательности в применении санкций и о том, что необходима тщательная проверка всего механизма на предмет справедливости и соответствия поставленным целям. Подобные несоответствия указывают и на возможности совершенствования санкционной политики.

В заключение следует отметить, что в основе некоторых санкций лежат скорее коммерческие интересы, чем принципиальные политические соображения. В этом отношении ярким примером может служить Украина. Ее власти предпочли не замораживать, а конфисковать и передать в собственность государства имущество попавших под санкции российских бизнесменов. Так произошло с "Сенс Банком", ранее принадлежавшего люксембургской компании ABHH¹²², и активами российской группы ЛСР¹²³.

Более того, в санкционные списки украинского правительства попадают лица, служившие в российских государственных учреждениях, независимо от их личных действий и заявленных позиций. Показательным примером является Сергей Петров, бывший депутат Государственной Думы. В 2014 году Петров был одним из трех депутатов, воздержавшихся от голосования по вопросу аннексии Крыма. Несмотря на это, он был подвергнут санкциям исключительно со стороны украинского правительства.

К сожалению, украинская позиция по санкциям, в силу очевидных настроений в обществе, носит популистский, зачастую тактический характер - в том числе в инстанциях, не свободных от предвзятого, даже коррупционного влияния (как и во многих развивающихся постсоветских странах). Странам Запада имело бы смысл в ходе формирования санкционной политики проявлять осторожность при учете рекомендаций Украины. Тщательный и взвешенный анализ необходим для того, чтобы санкции отвечали поставленным целям, воспринимались как справедливые и честные и не приводили к непредвиденным негативным последствиям.

Одним из, возможно, непреднамеренных (но все же предсказуемых) последствий персональных санкций стало объединение различных групп российской элиты вокруг Кремля. Ранее разделенные на различные категории - политическую, деловую, военную, силовую, творческую - эти элиты, по мере того, как возможности их проживания и ведения бизнеса за рубежом становились все более ограниченными, обрели новую общность. В свете санкций многие из них переместили свои вторичные резиденции из европейских стран в Израиль, Объединенные Арабские Эмираты или Турцию.

Еще одним моментом, заслуживающим внимания, является изменение экономических расчетов, также называемое "относительной ценой" санкций. Исторически сложилось так, что хранения своих богатств российские бизнесмены предпочитали западные юрисдикции. Россия рассматривалась как зона финансовых рисков с непредсказуемой налоговой системой¹²⁴. Однако в 2022 году это мнение заметно изменилось. Активы состоятельных россиян в западных странах были либо заморожены, либо обездвижены. Одновременно появились предложения о переводе значительной части этих активов в Украину в качестве условия снятия санкций¹²⁵.

В России же был введен, как считается, разумный налог на "сверхприбыли", оставивший значительные состояния практически нетронутыми¹²⁶. У бизнесменов, демонстрирующих лояльность государству, появилось чувство безопасности, и Россия впервые оказалась относительно "безопасной гаванью" для значительных капиталов. Предварительные данные за 2023 год свидетельствуют о том, что этот сдвиг сопровождается ростом деловой активности внутри страны и увеличением налоговых поступлений из местных источников.

Таким образом, введение персональных санкций существенно изменило ландшафт российской элиты, привело к политическим и экономическим перестановкам. Очевидно, что западная санкционная политика предполагала иные эффекты, из чего следует необходимость дальнейшего анализа и, возможно, переосмысления существующих мер.

Разбираясь в лабиринтах геополитического ландшафта, поневоле вспоминаешь историю магнатов "Альфа-Групп" украинского происхождения Михаила Фридмана и Германа Хана. Их история наглядно демонстрирует нюансы динамики, возникающие после грандиозных политических жестов.

Их переезд в Великобританию в 2015 году, после аннексии Крыма, выглядит скорее как политическое несогласие, нежели как капиталистический расчет. Альфа-Банк под их руководством, как ни странно, воздержался от экспансии в Крым. Вместо этого его холдинговая компания ABHH, зарегистрированная в Люксембурге, направила свои ресурсы в Украину. Их инвестиционный портфель, как коммерческий, так и благотворительный, превысил 400 млн. долл. За пределами украинских границ их западный бизнес, осуществляемый напрямую или через конгломерат LetterOne, за тот же период превысил 2 млрд. долл.

Михаил Фридман, возглавлявший группу, публично осуждал милитаристские действия России в Украине, демонстрируя твердую позицию, не соответствующую его российскому происхождению. По более или менее достоверным свидетельствам, акционеры не публично поддерживали в это сложное время украинский военный аппарат.

Однако международная санкционная машина с размаху накрыла всех акционеров "Альфа-Групп". Оказавшись в водовороте европейских, британских и американских санкций, магнаты оказались втянутыми в длительные судебные тяжбы. Их борьба велась не только за экономическое спасение, но и за место проживания на прежних условиях. И хотя часть российской оппозиции и диаспоры поддержала их, в конечном счете, непреодолимая мощь геополитических махинаций вынудила Фридмана и Хана покинуть Европу.

Беседы с состоятельными российскими гражданами свидетельствуют о повсеместном ощущении недовольства и разочарования западными санкциями в последние месяцы. Многие считают санкции - по крайней мере, некоторые из них - необоснованными. Примечательно, что эти настроения преобладают даже среди тех, кто в частном порядке выступает против военных действий России. Эмоциональная реакция большинства - нежелание иметь дело с Европой даже в том гипотетическом случае, если санкции будут отменены, а активы разморожены. Текущая тенденция при размещении финансовых активов и инвестиций в недвижимость - альтернативные юрисдикции, такие как Объединенные Арабские Эмираты, Израиль и Турция¹²⁷.

Подобные изменения в настроениях и поведении российской финансовой элиты свидетельствуют о долгосрочном подрыве доверия к западным институтам. Перспективу этого репутационного ущерба оценить нелегко, но, по-видимому, это не годы, а десятилетия. И эта тенденция так или иначе соответствует программе “национализации элит”, которая была сформулирована президентом Путиным после его возвращения в Кремль в 2012 году. Все это требует тщательной оценки эффективности и последствий санкционной политики Запада¹²⁸.

Еще один непредвиденный результат персональных санкций - репатриация капитала в Россию. По некоторым оценкам, с начала военного конфликта в в Российскую Федерацию было возвращено до 50 млрд. долл¹²⁹. Реальная цифра может быть еще выше, поскольку не все финансовые потоки тщательно документируются. Интересно, что эта сумма сопоставима с примерно 4 трлн. рублей, которые российские граждане положили на личные банковские счета в странах постсоветского пространства, в Турции и Объединенных Арабских Эмиратах¹³⁰. Эти вклады направлены в первую очередь на получение функциональных платежных карт и сохранность финансовых активов. Таким образом, ограничения, введенные западными структурами, как представляется, невольно способствовали финансовой стабильности России.

Целесообразно рассматривать это явление как косвенный эффект санкций. Лица, репатриирующие эти средства, как правило, сами не являются субъектами санкций, но руководствуются опасениями, что их активы могут быть заморожены или арестованы. Общеизвестно, что в настоящее время российские граждане сталкиваются со значительными трудностями при ведении банковских счетов в европейских юрисдикциях.


То, что изначально задумывалось как мера, направленная против конкретных лиц, ответственных за развязывание войны, рискует превратиться в инструмент, способствующий отчуждению среди всего российского населения. Такой эффект размывает предполагаемое воздействие санкций, смещая акцент с конкретных виновных на широкие слои россиян. Независимо от того, был ли такой результат случайным просчетом или сознательным выбором в рамках первоначального плана санкций, он, безусловно, требует дальнейшего изучения.

Что можно изменить в существующей системе санкций, чтобы сделать ее более эффективной?

Прежде всего, из списков должны быть исключены лица, не соответствующие санкционным критериям, попавшие в санкционные списки по ошибке, в результате голословных утверждений или по другим причинам, не соответствующим целям санкционного давления. Такое давление - слишком важный инструмент, чтобы дискредитировать его ошибочным или не избирательным применением.

Для тех, кто живет и работает в России, независимо от взглядов на войну, финансового положения и налоговых отчислений, может быть рассмотрен вопрос об освобождении от санкций. Для получения права на такое освобождение (особенно в отношении, к примеру, поездок или деловых операций в европейских странах), обязательным условием может стать публичное осуждение войны. Не все эксперты считают этот подход самым эффективным - такие декларации трудно согласовать, а тех, кто их подписал, можно заподозрить в "неискренности". Более прагматичным решением может быть смещение акцента с символических жестов на конкретные юридические и финансовые действия, обозначающие разрыв или готовность к разрыву с системой.

Например, это может быть присоединение предпринимателей - при условии, что они не замешаны в военных преступлениях, - к иностранным компаниям, работающим в России. Можно говорить о об отказе от российского гражданства, выходе из российского бизнеса и перечислении средств в специально созданный гуманитарный фонд. Параметры таких взносов могли бы определяться независимыми гуманитарными организациями с безупречной репутацией, что добавило бы процессу подотчетности и легитимности.



Процедура снятия санкций требует всесторонней и детальной проработки. Можно считать, что основной целью персональных санкций является не столько смена режима - учитывая нынешнюю ограниченность возможностей даже состоятельных россиян бросить вызов Кремлю, - сколько раскол российской элиты с целью сближения с интересами Запада. Соответственно, должен быть разработан понятный механизм, позволяющий лицам, находящимся под санкциями, снимать их или ослаблять в зависимости от соблюдения определенных критериев. Такая политика могла бы стимулировать представителей сегодняшней российской элиты - таких как крупные бизнесмены, деятели искусства и СМИ - дистанцироваться от нынешней российской администрации.

Наиболее более прагматичными направлениями западной санкционной политики можно считать наказание военных преступников, изоляцию сторонников режима внутри России и содействие отъезду тех, кто готов разорвать связи с режимом.

Как уже отмечалось, возможно, имеет смысл выделить отдельную категорию лиц, которых активно разыскиваются западными правительствами за совершение самых разных преступлений преступлений - от военных преступлений до уклонения от секторальных санкций или действий, подрывающих безопасность Запада. Вместо традиционных санкций как стратегической меры, способствующей привлечению к ответственности, можно рассматривать выдачу конфиденциальных ордеров на арест. Стоит отметить, что в последнее время западные правительства ввели публичные санкции против российских граждан за широкий спектр правонарушений - таких как кража персональных данных, финансовые нарушения и киберпреступления. Такая стратегия выглядит потенциально контрпродуктивной, поскольку предполагает не целенаправленное и точное, а экспансивное применение. Поэтому более сдержанный подход может дать лучшие результаты в соответствии с целями как санкций, так и ордеров на арест.


Кроме того, персональные санкции могут быть предусмотрены для тех, кто, не будучи непосредственно причастным к военным преступлениям или враждебной деятельности против Украины и стран Запада, тем не менее публично одобряет войну или режим, ее инициировавший, или извлекает из этого выгоду. Желательно, чтобы эти санкции распространялись на действия, совершенные после ключевых событий, таких как аннексия Крыма или вторжение в Донбасс после 2014 года.

Считается, что одна из целей санкций и прочих мер внешнего давления - рост недовольства в российском обществе. Экономическое положение ухудшается - и это означает ослабление не только военного потенциала Кремля, но и его внутриполитической поддержки. А косвенная поддержка российской оппозиции делегитимизирует действующую президентскую и парламентскую власть. Проще говоря, послание звучит так: "Если вы против войны и Путина, выходите на улицы".

Чтобы оценить разумность такого подхода и его возможные результаты, можно вспомнить эволюцию отношений между российской оппозицией и так называемым западным миром. Ключевое значение имеет понимание роли и судьбы различных общественных слоев в этих отношениях, прежде всего активистов и бизнес-сообщества. Также важно понять, какие перспективы на нынешнем этапе есть у протестных движений в России.

Неизменная солидарность демократических стран с российским гражданским обществом в его противостоянии авторитарному режиму Владимира Путина очевидна¹³¹. Эта многолетняя поддержка остается неизменным фактором в трехсторонних отношениях между российской оппозицией, путинским режимом и демократическими правительствами. Но после вторжения России в Украину именно эта поддержка могла стать причиной разочарования: где же массовый протест, который мог бы привести к смене режима, прекращению войны или хотя бы ясно показать, что значительное число граждан России эту войну не поддерживает?

В основе этого разочарования лежит справедливая идея, что остановить войну против Украины и покончить с российской диктатурой можно только в партнерстве с российским гражданским обществом. Однако шок от текущих событий, радикальные декларации крайних политических сил, которые, из-за их кажущейся ясности и простоты, особенно слышны в время войны, иногда приводят к ошибочным или сомнительным выводам.

Появились аргументы, не звучавшие во время предыдущих войн и не считавшиеся актуальными для граждан других агрессивных диктатур: что нет разницы между противниками и сторонниками войны; что противники диктатуры виноваты не меньше, чем ее сторонники, поскольку "не смогли ее остановить"; что необходимо прекратить выезд россиян, в том числе противников диктатуры, из страны, а тех, кто выехал, различными ограничениями заставить вернуться и вступить в политическую борьбу; что присутствие россиян создает угрозу европейской безопасности или "расстраивает украинцев".

Эти аргументы противоречат основным ценностям демократических государств. И они противоречат урокам, которые Европа извлекла из Второй мировой войны - ведь "никогда больше", очевидно, должно относиться не только к боевым действиям или попыткам умиротворить агрессора, но и к идее, что никто не должен оказаться жертвой агрессивной диктатуры.

Помимо идеологического несоответствия, эти декларации лишены и практического смысла - они препятствуют налаживанию должного взаимодействия между российскими элитами и демократическими обществами для достижения общей цели - прекращения войны и трансформации российского режима.

Постепенное превращение путинского режима в агрессивную диктатуру дезориентировало западных политиков, ищущих правильный баланс между властью и оппозицией. Что не удивительно, поскольку и само российское общество оказалось не готово к такому сдвигу. В отношениях между российским гражданским обществом, с одной стороны, и западным общественным мнением и политическим классом, с другой, можно выделить три фазы, каждая из которых характеризуется своими успехами и проблемами.

Первый этап можно назвать "инерционным". На этом этапе преобладало мнение, что Россия, несмотря на определенные отклонения, находится на пути демократических преобразований. Эти отклонения не считались существенными, поскольку никто не ждал вступления России в такие союзы, как ЕС, где требуются единые высокие стандарты гражданских свобод и политических институтов.

Западные политики считали, что для России искомым общественным устройством является рыночная демократия¹³². Однако в отношениях со странами, находящимися за условными границами западного сообщества, рынок представлялся более важным, чем демократические институты. Предполагалось, что эти институты будут догоняющими по мере укрепления рыночной экономики страны, интегрированной в мир. Путин, будучи популярным и выступая за рыночную экономику, все чаще заставлял западных политиков ожидать, что оппозиция изменит поведение российского режима и "усложнит ему жизнь" там, где он сбился с пути, а не возглавит страну самостоятельно.

Представители либеральных партий, потерявшие места в Думе, вошли в руководство оппозиционных движений (например, "Солидарности")¹³³, а бывшие демократические партии в Думе ("Яблоко", СПС)¹³⁴ перешли в оппозицию, сохранив представительство в органах местного самоуправления. Одновременно начала формироваться новая непарламентская оппозиция, которая, помимо традиционных демократических и либеральных лозунгов, широко использовала националистические, популистские и антиэлитарные идеи (после 2010 года это движение возглавил Алексей Навальный¹³⁵). Здесь западные политики оказались перед сложным выбором между близкими им ценностями и знакомыми собеседниками и движением, которое могло бы обеспечить более широкую базу для протеста. Эти два протестных движения разошлись во внешней политике. Первое можно было назвать в целом прозападным, второе утверждало, что у России есть свои национальные интересы, которые могут вступать в конфликт с Западом.

На этом этапе поддержка Западом оппозиции также была довольно значительной. Однако главная ошибка заключалась в отказе от задачи стандартизации институтов в обмен на перспективы интеграции или другие привлекательные возможности. Более того, по сути было отменено требование смены власти, крайне важное для признания российского режима и и взаимодействия с ним.

Осенью 2011 года начался новый этап в отношениях между Западом и российским гражданским обществом, в целом продлившийся до вторжения России в Украину. Нечестная кампания по выборам в Госдуму¹³⁶ и откровенная фальсификация их результатов на фоне либеральной риторики Медведева, а главное - решение Путина вернуться в Кремль и то, как цинично оно было преподнесено, породили массовые московские протесты зимы-весны 2011-2012 годов¹³⁷. Эти сцены, напоминающие антидиктаторские революции от Южной Кореи, Индонезии и Филиппин до Восточной Европы конца 80-х годов, а также недавние события в Белграде, Тбилиси, Киеве и начавшуюся "арабскую весну", сделали протест чрезвычайно популярным на Западе. Перспектива вновь иметь дело с Владимиром Путиным, к которому накопился тяжелый груз претензий, не устраивала лидеров демократических стран. Между тем стали очевидны и слабые стороны протеста: его столичный характер, отсутствие лидеров, способных вести диалог с внешним миром, а также то, что протестующим не удалось спровоцировать раскол внутри российского режима.

Затухание и окончательное поражение протеста заставило западных лидеров вернуться к привычному взаимодействию с российскими властями. Несмотря на поддержку оппозиционеров в официальных заявлениях, западные лидеры признали новый президентский срок Путина и назначенное им правительство. Они направили поздравительные телеграммы, возобновили регулярные контакты с ним и другими российскими официальными лицами и даже поддерживали отношения с Думой, выборы в которую неоднократно критиковали как нечестные и несвободные. Это имело долгосрочные демотивирующие последствия для российского гражданского общества, подорвав его веру в свои силы. Трудно быть более демократичными, чем западные демократические лидеры, которые признали российское правительство и Путина главой России.

Таким образом, Владимир Путин и его режим добились того, к чему стремятся диктаторы, испытывающие дефицит легитимности внутри страны, - легитимности через международные отношения. Были скандальные случаи, когда западные посольства отказывали в визах активистам, преследуемым за участие в акциях протеста, на основании того, что в России против них были возбуждены уголовные и административные дела. Рыночная автократия была принята в качестве допустимой формы российского правления вопреки мнению демократического сектора российского гражданского общества (хотя на этом этапе российский режим и был исключен западным политическим классом из числа стран, находящихся в состоянии демократических преобразований).

Путин и силовое крыло российской власти предсказуемо восприняли московский протест как западный заговор, попытку "цветной революции", которую они предвидели и боялись на протяжении предыдущего десятилетия¹³⁸. Участники протестов и гражданское общество в целом были исключены властями из числа потенциальных собеседников. Их клеймили как проводников иностранного влияния и просто как предателей¹³⁹. Таким образом, режим приписывал протестующим близость к западным политикам, которой они на самом деле не обладали.

Но, разумеется, отношение демократических стран к российской власти после возвращения Путина и подавления протестов не могло остаться прежним. Демократические страны начали искать внутри российского гражданского общества потенциальных союзников для трансформации режима (в 2012 году новый на тот момент посол США Майкл Макфол провел символическую встречу с оппозицией перед вручением верительных грамот¹⁴⁰). Тем временем российские чиновники столкнулись с первыми персональными санкциями - "списком Магнитского"¹⁴¹.

На протяжении всех лет, предшествовавших вторжению в Украину, уличные акции протеста оставались в основном легальными и возможными. Однако цена протеста росла: процедуры усложнялись, попытки получить разрешение все чаще отклонялись, ужесточались задержания во время протестов и наказания. Была введена уголовная ответственность за "неоднократное нарушение правил проведения уличных акций" с соответствующими штрафами¹⁴².

Вслед за московскими протестами 2011-2012 годов последовали антивоенные протесты 2014 и 2015 годов. Их кульминацией можно считать 15 марта 2014 года, когда десятки тысяч человек вышли в Москве на акцию протеста против нарушения территориальной целостности Украины и возможной войны с ней¹⁴³. В течение этого и следующего года прошло несколько уличных акций разного масштаба против войны и вмешательства в дела Украины.

В 2019 году ФБК (“Фонду борьбы с коррупцией”) Алексея Навального неожиданно удалось превратить выборы в региональные парламенты Москвы и Санкт-Петербурга в значимые акции гражданского неповиновения, крупные электоральные и протестные мероприятия¹⁴⁴. Судя по тому, с какой жесткостью был превентивно подавлен этот протест, а Москва, по сути, на время была передана силовикам, можно предположить, что к этому моменту Владимир Путин уже определился с планами остаться у власти после 2024 года и идеей военной операции против Украины.

На этих местных выборах Навальный впервые опробовал спорную технологию "умного голосования¹⁴⁵" с идеей голосовать за любого кандидата, кроме кандидата от партии власти. В результате многие кандидаты от "Единой России" действительно проиграли, но на их место пришли коммунисты или националисты с еще более антизападными, агрессивными и реваншистскими программами. Не все западные союзники российского гражданского общества поддержали этот метод протестного голосования.

Технология "умного голосования" стала яркой иллюстрацией опасений западных политиков относительно российской демократии. Опасений, которые давно разделяют и либеральные представители российского гражданского общества: если гражданам России предоставить полную свободу, то они могут выбрать кого-то "хуже Путина". Поэтому идея полной демократизации России часто вызывает опасения. А неагрессивная, рыночная "автократия с институтами" долгое время оставалась для многих более надежным и практически предпочтительным вариантом российского режима.

Поскольку гражданское общество на протяжении многих лет сохраняло саму возможность протеста, несмотря на усиленное давление, вторжение России в Украину сразу же было встречено протестами, аналогичными тем, которые Россия наблюдала в предыдущие годы. Однако уже через несколько дней стало очевидно, что и сама Россия уже не то государство, которое гражданское общество знало в последние годы. Классическая агрессивная война, развязанная против соседней страны, в считанные дни перечеркнула все прежние правила и представления, превратив российский режим из гибридной автократии в классическую диктатуру XX века. Стоимость протеста выросла настолько, что участие в нем стало несовместимо с обычной человеческой жизнью. Практически для всех без исключения активистов протест становился жизненным выбором, перечеркивающим все остальные составляющие нормального существования.

Таким образом, надежды на протест или даже силовое противостояние антипутинских сил с режимом сегодня не только бесперспективны, но и в некотором роде вредны, поскольку уводят разговор в сторону пустых ожиданий и ложных оценок. Отсутствие уличных акций воспринимается как одобрение режима, а отсутствие антивоенных сил в России предполагает тотальную вину российских граждан за поддержку агрессии. Прагматизм долгосрочной поддержки Путина западными демократиями и политика демонстративного невмешательства перекинулись в другое радикальное русло: непризнание всех политических сил российского происхождения, особенно оппозиционных, пригодными для диалога, обвинение в маргинальности и слабости тех, кого раньше игнорировали или преследовали на протяжении многих лет.

Позицию международного сообщества по отношению к российскому классу крупных предпринимателей, выраженную в санкционных списках, можно считать однозначной. Однако тот факт, что это именно санкции, а не уголовное преследование, свидетельствует о возможно имеющемся намерении оказать давление на эту элитную группу. Здесь важен контекст отношений между российским обществом и западными структурами со значительным российским капиталом - отношений далеко не простых, изобилующих обидами и мутными эпизодами.

Когорта крупнейших российских собственников, включающая в себя как промышленников, так и финансистов, действительно заслуживает пристального внимания. Претензии особенно веско смотрелись бы от лица какого-нибудь государства или иной общественной формации, которые смогли бы за 30 лет с абсолютного нуля создать просвещенный ответственный стратегически мыслящий класс крупных бизнесменов, ставший бы одним из противовесов центростремительным задачам силовой бюрократии с одной стороны, а с другой — не пытался бы использовать взаимодействие с государственными механизмами для неконкурентного ускорения роста и обогащения. К сожалению, такого государства в мировой истории не случилось. Российский предпринимательский класс вырос из советской нищеты, потому что больше ему было вырасти не из чего. Политическая грамотность, опыт, профессиональная и гражданская экспертиза набирались российскими собственниками и управленцами со скоростью, в истории практически неизвестной. Но судить их приходится не историкам, а мировому общественному мнению и бюрократии, чья память не длиннее одного избирательного цикла.


По сути, за последние 30 лет к крупнейшему российскому бизнесу (хотя границы этой страты очерчены не четко) предъявлялись две конфликтующие между собой претензии: за участие в политической жизни страны и за неучастие в ней. Даже сам термин “олигарх”, прочно вернувшийся в современную политическую речь из древнегреческого, сегодня предполагает влияние, манипуляцию властными субъектами в интересах крупного собственника.

Интересно, что эту риторику разделяют и классическая либеральная оппозиция России, и сегмент новой "деидеологизированной" оппозиции, отстаивающий в первую очередь "антикоррупционную" повестку¹⁴⁶, и западная политическая и медийная элита, последовательно критикующая практику российского капитализма. Учитывая, что инструменты санкционного и иного давления используются преимущественно западными институтами, их взаимодействие как с российским правительством, так и с российским капиталом требует особого анализа.

Этот набор критических замечаний, как правило, рисует дискурс в черно-белых тонах, в то время как реальность последних 30 лет свидетельствует о том, что поведение российского бизнеса эволюционировало и никогда не было однородным. В начале своего становления, российский капитал не мог быть обвинен в отсутствии политической позиции, или в инертности ее проявления. Именно русский зарождающийся капитал стал основной силой противостояния коммунистическому реваншу в 1996 году. Последующие события окрасили воспоминания об этом противостоянии в противоречивые тона, но сам факт не только финансовых, но и интеллектуальных, организационных усилий крупного (хотя размеры его тогда были порядково ниже сегодняшних) русского бизнеса в этом никем не оспаривается.

Часто забывается, однако, что мобилизация этих усилий была направлена на агитацию, а не подтасовку выборов, проводилась открыто и вполне прозрачно, и требовала немалого мужества, потому что начиналась не с равных или более высоких позиций действующей власти, а наоборот — с глубокого кризиса ельцинского правления, огромной непопулярности экономических реформ гайдаровского и последующего правительств и высочайших рисков проигрыша, который бы привел к разорению и, вероятно, к аресту всех предпринимателей, противостоявших лидеру КПРФ Геннадию Зюганову.

Следует отметить, что, несмотря на высокий электоральный рейтинг Зюганова и его широкую поддержку в различных слоях общества и регионах, спор шел не просто об идеологическом столкновении в рамках зрелой демократии, где смена власти может иметь приоритет над конкретными платформами кандидатов. Речь шла о возможном возрождении антилиберальных сил (опирающихся на криминальные кланы низшего звена), отмене всех экономических реформ и смене внешнеполитического курса. По сути, российский бизнес обеспечивал не только сохранение ельцинского правления (что само по себе не было благом, особенно при взгляде из дня сегодняшнего), но, прежде всего, сохранение принципа частной собственности и открытости страны для западных технологий и капитала. Эта открытость могла привести к системным и долгосрочным позитивным преобразованиям в России, если бы Запад был восприимчив к ним и использовал их в своих интересах.

Джордж Сорос в 1996 году на Давосском форуме (за полгода до президентских выборов в Москве) посоветовал российскому бизнесу "покинуть Россию, потому что теперь им конец... коммунисты победят", а два года спустя написал, что Ельцин победил благодаря "политическим махинациям"¹⁴⁷ и "диктатура в России нереальна"¹⁴⁸.

Однако в последующие несколько лет западный капитал, СМИ и государственные институты довольствовались в основном устранением рисков, связанных с возрождением СССР, и не стремились инвестировать в российскую экономику и в развитие цивилизованного рынка на территории СНГ. Аналогичный сценарий проявился и в Украине: осторожность западных партнеров заставила зарождающийся украинский бизнес в большей степени ориентироваться на привычный северо-восточный регион, укрепляя постсоветские промышленно-экономические связи. Разрыв этих связей впоследствии усилил напряженность в российско-украинских двусторонних отношениях - уже в начале XXI века.


Размышляя о низких оценках залоговых аукционов и "дешевой" продаже государственной собственности, необходимо иметь в виду, что в то время не существовало существенных ограничений на участие иностранных компаний в этом процессе. Заинтересованные лица - как со стороны бизнеса, так и со стороны государства - часто вспоминают, что в мире было мало компаний, готовых участвовать в этих аукционах напрямую, входить в консорциумы или даже финансировать российскую приватизацию. Политическая и экономическая ситуация в Европе и на сырьевом рынке в целом не казалась американским и европейским корпорациям комфортной для входа в российские активы, но не помешала массово критиковать тех, кто брал на себя эти высочайшие риски. Забегая вперед, заметим, что никакие административные барьеры и этические соображения не помешали этому же западному бизнесу всего спустя пять лет и вплоть до 2014, а иногда и до 2022 года, вкладывать деньги в путинскую Россию, закрывая глаза на аресты и убийства политической оппозиции, агрессию в Грузии, фальсификацию выборов и многое другое.

Конечно, широкий и своевременный выход на рынок западных корпораций не стал бы панацеей от путинского регресса. Однако он позволил бы раньше и прочнее интегрировать российский рынок в широкую европейскую производственную систему, что послужило бы правильным сигналом для российских предпринимателей в решающий для них период становления. Доказательством тому служат рынки Чехии и Польши, Венгрии и других стран бывшего социалистического блока, которые гораздо раньше подверглись массированной интервенции западных денег и стандартов, несмотря на высокий уровень преступности, политические и иные сложности этого периода в некоторых из этих них, включая даже распад Чехословакии на два государства.

В этот период отношение европейского капитала, в частности, способствовало появлению в России несколько обособленного или суверенного слоя крупного отечественного капитала. Этот слой был обязан своим положением не Путину и не западным партнерам, а исключительно собственному предпринимательскому духу и слабости российских институтов в условиях быстро меняющегося экономического ландшафта. Это поколение бизнесменов можно упрекнуть в неспособности или, возможно, нежелании ускорить создание таких институтов. Однако совсем не на этих обвинениях основаны сегодняшние санкции.

Вот как в докладе Putinism after Putin: The deep structures of Russian authoritarianism, подготовленном Centre for Eastern Studies, определяется позиция крупного российского бизнеса:

"...крупный бизнес, состоящий примерно из ста долларовых миллиардеров. ... Их главная цель - максимизация активов (через финансовые операции и влияние на законы страны). Авторитарный режим дает им возможность накапливать богатства в беспрецедентных масштабах, что было бы невозможно в условиях демократической системы. Основными источниками их обогащения являются: непрозрачная система налоговых льгот, внешнеторговые преференции и государственные закупки, осуществляемые без проведения конкурсных процедур..."

Такое отношение вполне симптоматично показывает ту практику обобщений и неразличения деталей, с которой западное экспертное сообщество описывает положение дел в экономической России. Совершенно непонятно как под это определение попадает создатель с нуля одного из самых технологичных банков в Европе Олег Тиньков или создатель самого мощного дискаунт-ритейла Сергей Галицкий, разрабочик программного обеспечения для Boeing Анатолий Карачинский или владелец маркетплейса одежды Тамара Бакальчук. Остается также неясным, как при таком режиме фаворитизма практически в каждой отрасли народного хозяйства России действовали и показывали во много раз превышающие домашние рынки прибыли иностранные компании. Помогала ли им непрозрачная система налоговых льгот и влиятельного законодательства? Конечно, нет. Даже в Докладе о глобальной конкурентоспособности 2016-2017 годов Всемирного экономического форума говорится, что "индекс фаворитизма в решениях государственных чиновников для России почти идентичен индексу для Кипра, который является членом ЕС, и был значительно лучше, чем индекс для некоторых других стран ЕС, таких как Словения или Чехия¹⁴⁹.

С приходом к власти Владимира Путина прагматичное лицемерие европейского капитала выразилось не только в приходе на российский рынок, несмотря на практически немедленно начавшийся демонтаж демократических институтов в России, но и на готовность к сотрудничеству с незрелым российским бизнесом за границей, при всем его несоответствие мировым антикоррупционным стандартам. Бизнемены-депутаты парламента, губернаторы российских регионов инвестировали в западные компании средства, происхождение которых сегодня считается сомнительным, скупали футбольные клубы и особняки, без труда проходя необходимые проверки в банках и у регуляторов. Мировые политики и звезды гостеприимно встречали российских бизнесменов и чиновников, а лидеры бизнес-индустрий прилетали в Москву на встречу с Владимиром Путиным.

Если в это время кто-то и пытался противостоять монополизации власти и усилению спецслужб, то как ни странно, это был тот самый российский бизнес, при международном молчаливом попустительстве эту схватку, безусловно, проигравший. За первые годы путинского правления были уничтожены или национализированы все частные телеканалы национального значения, а их владельцы частью посажены, а частью бежали из страны. Как бы ни были противоречивы фигуры Гусинского, Березовского, Ходорковского, никто не сомневается в политическом характере их преследования. Однако несмотря на многократно звучавшие из их уст предупреждения об опасности путинских решений и методов не только для демократических институтов России, не только для бизнеса, но и для сопредельных стран, они не были услышаны за рубежом. Более того, частью даже подвергались преследованию по требованию России, находились под угрозой экстрадиции, многие были скомпрометированы, а некоторые — убиты. И только спустя много лет официальные лица демократических держав стали публично связывать эти инциденты с российской властью.

Перечисленные имена - лишь верхушка айсберга. Десятки людей из российского списка Forbes за эти годы были вынуждены переехать за границу. Государственный контроль над российской экономикой в путинские времена был направлен в первую очередь на свободный российский бизнес как на потенциальных партнеров и участников формирующейся оппозиции. Но мир, по примеру президента Буша, заглянувшего в глаза Путина, свои глаза на это закрывал.

BP стала партнером корпорации "Роснефть", созданной в результате преступной национализации частного нефтяного гиганта ЮКОС. Shell в партнерстве с деловыми союзниками Владимира Путина приступила к разработке месторождений на Сахалине. После военной агрессии Москвы в Грузии компания LVMH открыла гигантский шоу-рум на Красной площади. Глобальный капитал был готов сотрудничать не только с нуворишами ельцинской эпохи, но и с путинскими псевдособственниками.

Сегодня санкции накрыли оба поколения российских капиталистов, не разделяя их на преуспевших благодаря Путину и выросших до него или даже вопреки. Однако эти санкции не коснулись западных корпораций и политиков, которые десятилетиями не признавали милитаристских тенденций России или даже поощряли их. Не попали под санкции ни Герхард Шредер, много лет входивший в совет директоров "Роснефти"¹⁵⁰, ни советники Сильвио Берлускони, помогавшие создавать пропагандистский гигант "Российская национальная медиагруппа"¹⁵¹, ни другие западные компании, имевшие прибыльные предприятия в России и платившие огромные налоги в федеральный бюджет, который теперь финансирует вторжение России в Украину.

Опираясь на горький опыт первого путинского десятилетия, значительная часть российского бизнеса выбрала в качестве ответной меры постепенную эмиграцию. Осознав невозможность работать под гнетом спецслужб, без независимых судов и СМИ, крупные предприниматели стали перенаправлять свои усилия и капиталы из России туда, где принципы индивидуальной, а не коллективной национальной или классовой ответственности казались незыблемыми.

Российский бизнес всегда был склонен проводить теплые месяцы на Французской Ривьере и в Италии - излюбленном месте отдыха еще до революции 1917 года. Покупались особняки и квартиры в Лондоне, Париже, Баден-Бадене¹⁵². Однако первая половина 2010-х годов ознаменовалась кардинальными переменами. Шокирующая властная рокировка в 2012 году, последовавшая за аннексией Крыма, побудила российский бизнес отправиться за рубеж не для отдыха и развлечений, а для работы и подлинного разрыва с путинским курсом.

За последнее десятилетие на Запад хлынули миллиарды российских инвестиций. Из открытых источников известно, что это были не просто вложения в недвижимость или депозиты, а "умные" инвестиции в технологии, промышленное производство, нефтехимическую отрасль, где российские бизнесмены накопили значительный опыт.

Перемещение инвестиционных центров не обязательно означало моментальную продажу российских активов, так же как получение европейских гражданств не приводило к моментальному отказу от гражданства российского, вынужденная миграция владельцев крупных состояний дело не быстрое и постепенное в любой стране. Российская же ситуация усугбляется тем, что при тоталитарном режиме потерять гораздо проще, чем увезти. И хотя обесценивание российских компаний с начала войны, по сути, представляет собой колоссальные потери как для страны, так и для их нынешних владельцев, никого нельзя винить в том, что российские активы не продаются и не уходят быстрее, чем западные компании.

Проще было бы критиковать российский бизнес за коллективную трусость, нежелание политически объединиться или объединить финансовые ресурсы для противодействия режиму. Но кто, кроме сидящих в тюрьме российских оппозиционеров, имеет право на такую критику? И даже в этом случае упреки будут спорными. Бизнес, как класс, всегда ведет себя прагматично в любой стране и в любой ситуации. Более того, даже если отойти от прагматического поведения, непредвзятый анализ показывает, что к этому моменту внутри страны мало что можно было сделать. Уже к середине 2000-х годов практическое сопротивление режиму стало невозможным.


Российский бизнес перестал быть политическим игроком, одобряемым большинством населения страны. После вынесения приговора Михаилу Ходорковскому¹⁵³ никто из крупных российских бизнесменов не смог оказать даже косвенного влияния на важнейшие внутриполитические и внешнеэкономические решения Владимира Путина (за исключением некоторых его старых коллег, ставших бизнесменами "на стороне" в годы его правления). По сути, это происходило с молчаливого согласия и при поддержке западных стран, которые были больше заинтересованы в умиротворении Путина и получении растущих прибылей, чем в противостоянии авторитаризму. К 2014 году путинская машина принуждения была отлажена до такой степени, что даже бегство от нее было сродни непубличному внутреннему протесту. К 2022 году эта стратегия стала выбором миллионов мелких предпринимателей и наемных работников.

Вторая причина менее очевидна, но еще более значима. В действительности российское гражданское сопротивление, в той или иной форме сохраняющееся на протяжении всего срока пребывания Путина у власти, не могло бы существовать без крупного бизнеса, сложившегося в стране до Путина, или, по крайней мере, не благодаря ему. Просвещение населения, гражданские и политические инициативы активистов - от Фонда борьбы с коррупцией до общественной организации "Последний адрес" и других - были и трудны, и важны.

Сегодня такие имена, как Сергей Петров, Дмитрий Зимин, Михаил Ходорковский, Евгений Чичваркин, обнародовавшие свою антивоенную позицию, хорошо известны. Однако это не избавило их от проблем, связанных с регулированием и санкциями, как и практически любого российского гражданина или бывшего гражданина. Тем не менее, десятки ведущих бизнесменов постоянно поддерживают независимые российские СМИ за рубежом, центры помощи беженцам, семьи политзаключенных, не афишируя своих имен. И это не только из страха, хотя привлечение внимания к такой помощи, безусловно, создало бы проблемы для этих людей. Прежде всего огласка такой помощи помешала бы самим ее реципиентам, привлекла бы внимание как режима, с его армией доносчиков, так и международных финансовых контролеров, не готовых разбираться в тонкостях трансграничной благотворительности в тоталитарном государстве.

Авторы доклада знают десятки российских капиталистов, которые накануне войны или в первый ее месяц оказывали помощь украинской власти. Впоследствии от этой помощи пришлось отказаться, что, на наш взгляд, объясняется политической недальновидностью украинской стороны (подробный анализ и критика ее решений не являются нашей целью). Суть дела в том, что значительная часть российского предпринимательского класса готова противостоять Путину в рамках существующих внешних институтов, которые сами беглые предприниматели пока не могут или не хотят создавать. Такими институтами могут быть если не украинское государство, то уж точно европейские или американские организации и межправительственные инициативы. Не отличая агнцев от козлищ, они лишают антипутинскую коалицию потенциально наиболее компетентных и опытных участников - перебежчиков. Ведь, по правде говоря, в частном российском предпринимательском классе нет ангелов. Но для противостояния Путину ангелы и не нужны. Нужны условия, в которых значительный капитал и коллективный интеллект могли бы более продуктивно работать на освобождение и России, и Украины, что, безусловно, в их интересах.

Исторически сложилось так, что антивоенные протесты всегда были наиболее эффективны в демократических государствах. Протесты против войн в Индокитае, Афганистане, Ираке, против размещения американских ракет в Европе порой оказывали влияние на политику западных правительств. Однако уже начавшиеся военные действия, даже признанные необоснованными, трудно свернуть и в демократических странах. В автократиях же шансы на прекращение войны из-за протестов еще меньше, по крайней мере, до тех пор, пока война не приведет к значительным экономическим трудностям.

В эпоху "холодной войны" западные правительства продемонстрировали больший реализм и понимание природы диктаторских режимов. Во время таких событий, как советское вторжение в Чехословакию или война в Афганистане, никто не ожидал, что советские граждане будут протестовать - это было индивидуальным решением немногих смельчаков. В Европе проходили массовые протесты против размещения американских ракет средней дальности, но никто не требовал аналогичных протестов от советских граждан против размещения советских ракет.

Западные правительства выступали за свободу выезда из СССР и приветствовали диссидентов. Целью их политики было не просто принять эмигрантов и использовать их трудовые и интеллектуальные возможности, а продемонстрировать, что люди хотят уйти от воинствующей советской диктатуры. Существенное различие между эпохой "железного занавеса" и сегодняшним днем заключается в том, что Россия не закрывает свои границы изнутри. Точно так же и сегодня люди стремятся уехать, а отток человеческого капитала подрывает его возможности, делегитимизируя его в глазах внешнего мира и собственного населения.

Поскольку современная авторитарная Россия часто рассматривается как реинкарнация СССР, отсутствие "железного занавеса" может ввести в заблуждение. Современная Россия - это действительно не СССР, это правая диктатура с рыночной экономикой. И существует огромный опыт взаимодействия с оппозицией правых диктатур и диктатур, не закрывающих свои границы изнутри, и нет никаких причин не использовать этот опыт в общении с россиянами. В демократических странах сформировались мощные, интеллектуально и финансово значимые диаспоры из недемократических рыночных стран. Мало кто требует, чтобы граждане этих диктатур вернулись на родину и свергли свои режимы. Так, возвращение Ниноя Акино в Манилу¹⁵⁴ было добровольным решением, его убийство прямо в аэропорту вызвало волну возмущенного протеста на Филиппинах. Однако даже этот исключительно массовый протест не привел к смене режима; "революция народной власти" произошла позже и была связана с другими факторами155.

После Второй мировой войны число рыночных диктатур, развязавших агрессивные войны, было ограничено. Тем не менее, в отношении их гражданских обществ накоплен значительный и несомненный опыт. В то время как Португалия в 1960-х - начале 1970-х годов вела колониальные войны и находилась под международными санкциями, никаких ограничений на трудовую и политическую эмиграцию из Португалии в демократические страны не существовало. Напротив, антивоенным и антидиктаторским силам в изгнании, в том числе перебежчикам из правящей элиты (таким, как генерал Делгаду и его сторонники), даже простили драматический захват крупного португальского лайнера Santa Maria, на борту которого находились американские граждане¹⁵⁶. Попытка греческих полковников аннексировать Кипр не изменила отношения к греческой интеллигенции, общественным деятелям и предпринимателям, проживавшим в демократических странах. Ирано-иракская война никак не отразилась на политических и культурных эмигрантах этих двух стран, живущих на Западе. Попытка аргентинской хунты аннексировать Фолкленды создала проблемы для аргентинской политической эмиграции, поскольку в Аргентине сложился своеобразный "фолклендский консенсус". Однако в демократических странах не задумывались об ухудшении положения в эмиграции.

В отношениях с диктатурами демократические страны исходили из того, что эффективное участие невооруженного гражданского населения в смене режима возможно только при определенных условиях. Эти условия возникают, когда складывается объективная ситуация для смены режима - раскол элит, колебания или уход части силовых структур, крах консенсуса, на который опирался режим, экономические трудности, глубокий кризис легитимности. Эффективное воздействие на режим с помощью гражданского протеста возможно в период консолидации диктатуры или ее разложения. В эти периоды протестный потенциал, накопленный гражданским обществом, эффективно работает на демонтаж режима и построение новых институтов. Напротив, массовые протесты в условиях прочного режима либо невозможны, либо представляют собой героическую, но нерациональную трату человеческого потенциала. С марта 2022 года в России действуют самые жесткие законы военного времени в отношении свободы слова и протестной активности, что делает протесты актами индивидуального героизма¹⁵⁷. Даже экономические трудности не обязательно провоцируют смену власти, иначе под их тяжестью немедленно рухнули бы Советский Союз, Северная Корея, Куба или франкистская Испания 1940-х - начала 1950-х годов. И наоборот, люди, покинувшие диктатуру и успешно обосновавшиеся в демократических странах, служат невыгодным примером для режима, как это было с миллионом испанских рабочих в Западной Европе во время режима Франко.

В этой связи успешными представляются вручение Нобелевских премий главному редактору "Новой газеты" Дмитрию Муратову¹⁵⁸ и представителям Международного Мемориала (совместно с украинскими и белорусскими правозащитниками¹⁵⁹), Каннской премии режиссеру Кириллу Серебренникову¹⁶⁰, выдача лицензий российским СМИ в странах ЕС, выдача гуманитарных виз и виз талантов, сотрудничество западных аналитических центров с российской интеллигенцией.

Делегитимация и стигматизация всего российского населения мешает противникам войны и диктатуры сформировать успешную контрэлиту, которая могла бы сыграть решающую роль в смене режима. Эта же цель - отсечь, изолировать уехавших - и у российской пропаганды. Между тем, если общественные деятели, покинувшие Россию из-за войны, будут отрезаны от гражданского общества внутри России, может случиться так, что изменения будут опираться исключительно на тех, кто остался внутри, кто, за редким исключением, жил под неизбежным бременем молчания и компромиссов. Свободное взаимодействие, взаимное доверие между частями гражданского общества внутри и вне России - важнейший фактор ее подлинной и необратимой трансформации.

По разным оценкам, из России в 2022 году уехало от 500 тыс. до 1,3 млн. человек¹⁶¹. Как отмечает демограф Алексей Ракша, этот отток происходил двумя волнами: около 150 тыс. человек уехали после начала полномасштабного военного вторжения, от 350 до 650 тыс. человек - после объявления мобилизации в сентябре 2022 года. Третья волна отъезда ожидалась, но так и не была реализована, несмотря на то, что в СМИ звучали тревожные сигналы об электронных повестках¹⁶².

Эта эмиграция - особенно ее первая, но в значительной степени и вторая волна - состоит в основном из тех, кто не согласен с нынешним курсом России. Это люди, которые морально и политически не могут принять агрессию против Украины и, во многом вследствие этого, опасаются политического преследования. Эта активная общественно-политическая позиция является определяющей характеристикой многих, если не большинства, из тех, кто покинул Россию после начала войны.

Политолог Федор Крашенинников отмечает, что многие россияне, находящиеся в политической эмиграции, имеют значительный опыт участия в российской публичной политике: они участвовали в выборах, организовывали массовые акции протеста, занимаются правозащитной, образовательной и экологической деятельностью¹⁶³. Эти эмигранты - не только политические активисты, но и их сторонники; по оценкам, за последние девять лет число таких избирателей составило от 7 до 9 млн. человек.